Принципиальную ценность церковной школы совершенно невозможно отрицать. Можно указывать лишь на практические ее недостатки и на условия существованья, которые мешают правильному развитю церковно-школьного дела. На этих соображеньях мы и остановимся и, взвесив их, увидим, действительно ли сказанные недостатки неисцельны, а условия неблагоприятные неустранимы. Если же ни того, ни другого не наблюдается, то вопрос о церковной школе в ее настоящем положение сводится к постепенному улучшению и реформированию дела, а вовсе не к его полному уничтоженью. Таков ход всякого живого дела.
Но прежде всего, вспомним одно соображение, о котором мы говорили вскользь выше. Согласимся, что недостатков церковной школы много и они велики. Это обстоятельство имело бы огромное и решающее значенье для ее существованья в том случае, если бы церковная школа имела тенденцию вытеснить собой всякую другую школу, если бы она простирала претензии и требования на те, казенный суммы, который отпускаются теперь в распоряжение Министерства Народного Просвещения. Этого, однако, нет; церковная школа живет и работает рядом со школами всех типов и всех ведомств, порождая лишь благородное соревнование в этом великом деле; подчеркивая в своей деятельности воспитательные цели, воспитательный элемент, она тем самым напоминает об этом и школам других ведомств. В свою очередь, и сама она, видя превосходство в постановке учебной части в других школах, постоянно вынуждена обращать свое вниманье и на эту важную область. Получается только общая польза. И в настоящее время, желание все школьное дело сосредоточить исключительно в своих руках и собрать все школьные капиталы в свою кассу, мы видим не у церковной школы, ведь высказывались ни раз пожелания передать отпускаемые из казны на церковные школы суммы, почему-то в кассу Министерства Народного Просвещенья, хотя бы и без упразднения церковных школ… Таким образом, в стремление к исключительности церковная школа неповинна. Но, существуя рядом с другими типами школ, при свободном соревновании с ними, пусть, же от жизни, а не от мертвых соображений, теория не от умалчиваемых требований неверия или революции она ждет себе приговора. Жизнь же пока, как мы видели, свидетельствует о том, что церковная школа свое Божие и Государево дело делала и делает и со стороны русского народа, и верующей его части, – а эта часть – почти весь народ, – пользуется сочувствием, материальной и нравственной поддержкой. Если бы церковная школа шла в разрезе с народными идеалами и, будучи против воли, искусственно навязана духовенству и населению и держалась только насилием и приказом, она давно была бы пустой, а в последние годы революционного развала погибла бы сама собой. Действительность, однако, показала совершенно иное. И теперь одновременное существование рядом с церковной школой школ других типов предохраняет ее от обвинения в том, что она осуждена самой жизнью. Когда это случится, школа церковная сама собой прекратит свое существование. С этой точки зрения и нужно судить о всех ее недостатках, о всех против нее обвинениях.
Каковы же эти обвинения?
«Школа церковная существует только на бумаге; иначе и быть не может; она заведена приказом по начальству, которое поощрением священников и членов клира наградами и повышениями создало среди них стремление выслужиться, и толкнуло их на путь обмана… Все рапорты и донесения об открытии школ представляют сплошной вымысел; по бумагам числилось сотни школ, в действительности имелись единичные, жалкие, заведенные на случай ревизии школы, чаще всего имеющие подставных учеников, выкраденных из школ министерских и земских, которых обычно и показывают проезжающим архиереям. Школа церковная, поэтому ненавистна самому духовенству и составляет навязанную ему обузу». Что сказать на такое, к сожалению и удивлению, ходячее обвинение?
Создали его в свое время газеты противоправительственного и противоцерковного направления, а теперь его повторяют уже не газеты, – слишком стыдно им существующее выдавать за несуществующее, – а люди, школ церковных не видавшие и составившие мнение о них давно по газетным известиям, которых они никак не могут забыть. На первых порах существования церковных школ, действительно, по местам отмеченное явление имело место. Но против него со всей силой боролось само духовенство, епархиальное начальство, во всяком случае, этого явления никогда не замалчивали в духовном ведомстве, бичевали его и печатно, и административными распоряжениями. Для того, чтоб убедиться в этом, достаточно прочитать епархиальные органы 80-х и 90-х гг., отчеты о ревизиях и поездках по епархиям архиереев и особенно отчеты епархиальных наблюдателей в то время, когда они впервые стали работать по церковно-школьному делу. Явление это, печальное по существу, было, однако, и понятным и естественным. Так начинается всякое новое дело. Духовенство не по своей вине уже 20 лет не занималось в школах, когда вышли известные правила 13 июня 1384 года, снова возлагавшие на него обязанности и права открывать церковно-приходские школы. Выросло целое поколение священников и дьяконов, которым была чужда эта мысль смолоду; мало того, в конце 60-х и в 70-х гг. по ошибочным соображениям графа Д. А. Толстого, число приходов и духовенства было значительно сокращено, дьяконы – эти по преимуществу учителя школьные – были совсем упразднены в приходах, священникам приходилось обслуживать огромные районы с несколькими церквами и селениями, прежде составлявшее нисколько приходов, а теперь соединенные механически в один приход. Приходилось сразу в 1884 году, и восстанавливать прежние закрытые приходы, и назначать вновь дьяконов, и заводить школы. Понятно, что для многих дьяконов, частью по малой подготовленности к делу, которой неоткуда было взять вследствие 20-летнего перерыва в самом существовании церковных школь, частью по обычной немощи человеческой, уклоняющейся от нового труда, притом и не оплачиваемого, – для многих дьяконов дело школьное представлялось трудным, нежелательным и они уклонялись от него всячески, а в случаях, когда уклониться было невозможно, прибегали к ложным донесениям об открытии школ. Несомненно, немало было таких донесений и по карьерным соображениям, из желания выслужиться, со стороны благочинных, священников, дьяконов. Люди – всегда люди. То же ведь наблюдалось и в других ведомствах, в частности и в Министерстве Народного Просвещения. Немало школ числилось только на бумаге так называемых волостных, районных в Сибири, в Закавказье. Автор поименно мог бы указать их по Карсской области, в Елисаветпольской губернии, в Томской губернии – даже всего пять лет тому назад.
Но все эти явления в церковно-школьном деле имели место лишь вначале. Пишущий эти строки был сам учителем и законоучителем церковной школы всего через 3 года после опубликования правил 1884 года, был наблюдателем церковных школ в благочинническом округе, был уездным, епархиальным, потом окружным наблюдателем в четырех епархиях, наконец, в течете шести последних лет обозревал церковные школы в различных епархиях России, по поручению училищного совета при Св. Синоде. Таким образом, за 20 лет перед его глазами прошла история церковной школы. Можно сказать, с начала 90-х годов школы «бумажные» совсем перестали существовать, и теперь их давно совсем нет. Этому способствовало много обстоятельств. Будущие священники в духовных семинариях с 1884 года стали подробно проходить педагогику и дидактику, заниматься в образцовых школах и, поступая в клир, уже вперед знали, что школа в приходе так же необходима, как и храм, что занятия в школе так же для них обязательны, как богослужение. Диаконы стали определяться на места при непременном условии выдержания экзамена на звание учителя и после данных пробных уроков в образцовых школах при духовных семинариях. Но и диаконы-учителя скоро стали замещаться специальными учителями светскими, как только церкви и приходы нашли возможным взыскать, при пособии от казны, средства на уплату им содержания, так что в настоящее время более 3/4 всех учащих в церковных школах уже не члены причта, а особо приглашенные лица, специальные учителя и учительницы. Наконец, создана была правильная церковно-школьная администрация и особая инспекция: епархиальные училищные советы и их уездные отделения, епархиальные и уездные наблюдатели, а во главе поставлен училищный советь при Св. Синоде, имеющий ныне до 5 лиц центрального инспекторского надзора. Школы «на бумаге» стали невозможны, и их нет уже не менее 20 лет.
Нужно заметить, что много недоразумений в этот вопрос внесли так называемые школы грамоты, которые и доныне, как элемент, так сказать, текучий, могут возникать и упраздняться, давая поводы к нареканиям в бумажном существовании. Это своего рода частные школы, но по закону порученные надзору духовенства. Вот что говорит о них официальная «Записка» училищного при Св. Синоде совета:
«Под названием церковно-приходской школы в первое время значились школы начального обучения не одинаковые по своему строю. Сюда входили школы церковно-приходские, одноклассные, с установленными программами и в известной степени обязательным курсом начального обучения, не ниже курса начального народного училища Министерства Народного Просвещения. Но сюда же, причислялись и школы простейшие, для которых объем курса определялся не программами, а знаниями, умением и усердием учителя; это – школы грамоты.
«Никакая другая школа не имеет столько права на признание ее народной, как школа грамоты. Она подлинно – создание самого народа и его бедности. В самом примитивном виде это – почти домашняя школа. В селе или деревне находился грамотей-крестьянин. В зимнее время свой досуг он с охотой посвящал обучению детей. Договаривался с родителями детей о плате за обучение в течение зимы, испрашивал благословение и разрешение приходского священника и начинал дело.
«Особого здания для школы не строилось, а учитель понедельно переходил из одной избы в другую к родителям учащихся: жил у одного, питался у него за столом, а через неделю переходил к другому и т. д. Сплошь и рядом такая школа, пробывшая одну зиму или ползимы в одной деревне, переходила на другую зиму или на вторую половину зимы в соседнюю деревню.
«Плата деньгами была различная, от 70 или 80 к. за зиму с мальчика или девочки до 1 руб. и даже до 1 руб. 50 коп., редко помесячно от 30 коп. Учили тут, с утра и до вечера, на глазах всех домашних.
«Школа эта была прямо школой религиозного воспитания, потому что родители требовали и строжайше следили, чтобы дети здесь учились молитвам, заповедям, читать по церковному и молиться. Само собой понятно, что кроме того дети учились читать и по-русски, считать и писать (последнее не всегда). Были примеры, и не редкие, когда познания самого учителя, его усердие и таланты и помощь священника возвышали школу грамоты до вполне успешной конкуренции с нормальной одноклассной школой.
С самого начала школа грамоты по своему строю, условиям возникновения и существования являлась слишком непостоянной, подверженной многим случайностям: Весьма часто она закрывалась неожиданно или так же неожиданно переходила в другое место без всяких формальных чьих-либо разрешений, что порождало немало недоразумений до так называемых «школ на бумаге»; десятками и даже сотнями они закрывались и открывались. Было время, когда они подвергались преследованию со стороны гражданской власти, как не узаконенные и закрывались полицией.
«Между тем, при бедности нашего крестьянина, при крайней недостаточности у нас училищ для элементарного образования, при разбросанности наших селений на огромных пространствах, часто селений маленьких, в десяток-другой дворов, пока никак нельзя обойтись без маленькой школки, так привычной и так доступной народу.
«Духовенство считало себя вдвойне обязанными взять под свое особое покровительство эту созданную бедным народом школу и приложило старание по мере сил и средств упорядочить ее, помочь ей и средствами, и указаниями, и личным участием в научении детей. Для некоторых школ грамоты удалось устроить особое, хоть небольшое здание или нанять более или менее удобное и постоянное помещение и обставить ее самыми необходимыми школьными принадлежностями; тогда подыскивался сюда и учитель уже не из простых грамотеев, а более сведущий, опытный, с определенным, вознаграждением, иногда до 150 рублей в год.
«В 1891 году были выработаны особые правила о школах грамоты, узаконяющие их бытие и устанавливающие некоторую организацию их, с подчинением ответственному ведению и руководительному наблюдению приходского священника. В «Положении же о церковных школах» 1902 года определен даже и курс школы – не менее двух лет, а что особенно важно, – указан повышенный образовательный ценз учителя или учительницы. Этим уже узаконился более определенный тип школы грамоты.
«Число школ грамоты, возросши в 1899 году до наибольшей цифры 21 900, с каждым годом уменьшается, частью за преобразованием их, где к тому представляется возможность, в церковно-приходские; частью за открытием начальных училищ земских или министерских, упразднявших надобность в школах грамоты; частью же, как это особенно резко проявилось в 1901 и 1905 гг., за недостатком средств содержания на месте. Теперь, по последним отчетным сведениям 1905 г., состоит таких школ 16 969 с 588 286 учащимися (в среднем на 1 школу 31 учен.)».
Итак, обвинение в том, что школы церковные существуют только на бумаге, устарело и теперь совершенно несостоятельно. Трудно показать на бумаге два миллиона учащихся и 43 000 школ… Если бы это было в действительности, то и самая вражда к церковным школам прекратилась бы, ибо нельзя же, в самом деле, ненавидеть пустое место… Это было бы борьбой против крепостного права, уже не существующего, или ламентациями по поводу жизни и быта бурлаков, существование которых уже отошло в область преданий.
Правда ли, что церковные школы ненавистны самому духовенству, как насильно и искусственно ему навязанные? Ответом служит внушительная церковно-школьная статистика. Не только трудно, прямо невозможно было бы достигнуть такого успеха дела одним приказом власти, если бы в самом духовенстве не было людей, искренно любящих школьное дело, отдающихся ему со всем увлечением благородного идеализма. Говорить все можно, но тогда нужно признать, что и вера, и православие у нас держатся только приказом власти. Однако, 50 000 храмов по лицу всей России, монастыри, богомоления, множество святых подвижников свидетельствуют о совершенно обратном. Таково же и красноречивое свидетельство 43 000 церковных школ. Если школа министерская имеет своего Ушинского, то и церковная имеет своих Рачинских и Ильминских, если школа министерская и земская могут указать на тысячи безвестных, но беззаветных работников народного просвещения, то церковная школа может указать их гораздо больше. Мы видели и знаем епископов, отдававших десятки тысяч рублен в обеспечение созданных ими школ; мы видели и знаем священников, открывавших в своих приходах по 3, 4 и 5 училищ, отдававших для школ свои дома или помещавших их в своих тесных квартирах. Мы знаем дьяконов, бесплатно, но с величайшим усердием ведущих церковно-школьное дело. Мы знали и знаем окончивших курс духовных академий и семинарий, с увлечением занимавшихся в школах… Вот самая недавняя газетная заметка из жизни духовенства Московской епархии:
«Недавно, 26 сего апреля (1911 г.), нам пришлось быть на скромных, но редких по своей торжественности похоронах сельского псаломщика-учителя А. И. Ильинского. А. И. Ильинский, 29 лет состоял псаломщиком при церкви села Лыткина, Звенигородского уезда, занимая в то же время должность учителя грамоты в том же селе. Школа грамоты у него была собственная, им основанная; с самого поступления на должность псаломщика, будучи молодым человеком, за отсутствием в окружности каких-либо училищ, псаломщик Ильинский сознал необходимость грамотности для детей своего прихода, а потому и начал обучать их без всяких собственных средств, лишь пользуясь материальной помощью на книги и учебные пособия от покойной княгини Н. Б. Трубецкой, которой принадлежало тогда село Лыткино. Так, он в 8-арш. собственной избе, при всевозможных лишениях, потому что означенный приход едва ли не самый беднейший во всей Московской епархии, будучи сам человеком семейным, работал на ниве духовного просвещения целые 29 лет, делая грамотными 15–20 детей ежегодно.
«Мы сами видели малышей, последних учеников и учениц покойного, в церкви умильно молящихся за своего покойного учителя. А когда подошли к его могиле и спросили могилокопателей: «вы, не учились ли у Андрея Ивановича?» то услышали в ответ: «Как же, мы, ученики его, рады, что пришлось заплатить долг своему учителю». Соборное служение, стройное пение сошедшихся родственников и друзой покойного, присутствие за богослужением настоящих и бывших учеников и учениц покойного, а также многих прихожан церкви произвели на нас сильное впечатление, а глубоко прочувствованное слово одного из священников, охарактеризовавшего покойного, как редкого в наше время, при тяжелых внешних условьях, труженика, поголовно заставило всех присутствующих плакать, а нас – в тоже время и радоваться, что еще не перевелись и действуют в темных углах матушки-Руси полезные работники для народа, исполняющие свою работу по призванию».
Конечно, в семье не без урода. Есть священники и дьяконы, ненавидящее школу, но ведь это, большей частью, те «пастыри», которые пошли в свое служение «не ради Иисуса, а ради хлеба куса», те, для которых и прямое священническое служение представляет обузу. Несомненно, и то, что в среде учащих в церковных школах не из членов клира преобладает настроение утилитарное, ремесленническое. Но и это явление, – увы! – обычное для всех сторон жизни. Люди с идеалами и чистыми порывами, работающие с увлечением, обладающие огнем творчества, – всегда и везде редки. Сколько говорили и писали о высоком идеализме земских учителей, и сами они не стеснялись печатно и устно хвалиться своей искренней преданностью делу народного образования. Но вот несколько лет тому назад введена была винная монополия, открылись места сидельцев и сиделиц в казенных винных лавках, с окладами, вдвое превышающими содержание учителя. И что же? На каждое место оказались десятки кандидатов из учителей и учительниц земских школ… Явление это можно было поголовно наблюдать, например, во Владимирской губернии. Идеализм не выдержал даже такого грубого испытания. Думаем, что материальные расчеты и житейские соображения у учащих в церковных школах не выше, чем у их коллег по школам земским и министерским. Что же касается духовенства, то мы глубоко убеждены, что оно в своих не только лучших, но и рядовых представителях глубоко привязано к церковно-школьному делу и почувствует себя униженным и оскорбленным, если от него это дело будет отнято.
«В церковной школе нет подготовленных учителей… Для духовенства, дело школьное, является второстепенным и третьестепенным и даже отвлекает его от прямых обязанностей. Не то в Министерстве Народного Просвещения и в земстве. Там школьное дело – прямое дело, поэтому там мы видим достаточный контингент подготовленных и годных лиц для школьной работы».
Рассмотрим и это обвиненье.
Земство, как и Церковь, школьное дело имеет только в числе других забот и обязанностей, так что с этой стороны оно не имеет никаких преимуществ. Но если для земства трудно связать вместе дело школьное с хозяйственным, пожарным, дорожным и лечебным, то для Церкви не только легко, но прямо необходимо соединить его со своим религиозно-нравственным делом. Было бы, действительно, странным и непонятным, если бы Церковь поступала иначе. Только партийная пристрастность, только неразборчивость политической борьбы могут отрицать за Церковью право и обязанность религиозно-нравственного воспитание подрастающего поколения путем школьного обучения. Вся прошлая история русской православной Церкви, вся история христианской Церкви на Западе, в среде католичества и всех видов протестантства, вся история миссионерского дела во всех странах мира, у всех народов, – вот убедительное доказательство того, что школьное дело для Церкви – не второстепенное, не третьестепенное, а прямое дело, жизненное, вытекающее из самой природы Церкви, из существа ее призвания.
Остается сказать о подготовленности учителей. Если когда, то особенно теперь, в наши печальные дни полного развала министерской школы высшей, средней и низшей, следовало бы помолчать об этом. «Подготовленные» профессора довели университеты до полного уничтожения в них науки; «подготовленные» учителя средних школ совершенно развратили гимназии и реальные училища. В этой области школы светские и духовные сравнялись. Зато в области начальной школы, как мы видели выше, церковная школа оказалась гораздо устойчивее, чем министерская и земская.
Вопрос о «подготовленности» учителей вызван лишь недоразумением. В школах грамоты в 1905 году насчитывалось 43% учителей правоспособных, в церковно-приходских школах 81% учителей имели звание учителя (теперь 100%). О лицах духовных не говорим: священники все по образованно выше министерских и земских учителей. Интересна сравнительная статистика в этом отношении в одной из центральных и наиболее культурных русских губерний – в Ярославской. Перед нами «Вестник Ярославского Губернского Земства» за 1904 год, № 1–2. Здесь помещено исследование обозревателя выставки Северного края, по которому значится: в 1903 году учащих с достаточной подготовкой в земских школах было 67%, а в церковных до 77%! Еще интереснее вопрос: из каких же классов состоят учащие в земских школах? По наследованию самого Ярославского губернского земства: «Начальное образование в Ярославской губернии за 1898/7 учебный год», оказывается, что среди учащих 80% из духовного звания! Выводы ясны. Ярославская губерния – не исключительное явление. То же мы встретим во всех губерниях средней России.
Обыкновенно вопрос переводят на учебную область. Повторяют без конца, что школа церковная ничему не учит что это – школа псалтырная, она живет зубрежкой. Такие, увы, истинно не Божественные речи раздались и в Государственной Думе. Небезызвестный Немирович-Данченко в своих письмах о русско-японской войне договорился даже до того, что неудачу нашу военную приписывал именно тому, что народ наш имеет у себя церковную школу, а японцы – министерскую… В одном селении (Путятинское) в Амурской области агитаторы так настроили такими соображениями крестьян, что те просили о закрытии у них церковной школы, ссылаясь на то, что из-за нее опять русских разобьют японцы… (Они потом три раза меняли приговор и остались, в конце концов, при церковной школе, когда им разъяснили всю нелепость обвинений церковной школы).
Обвинителям такого рода, очевидно, совершенно неизвестны программы церковных школ. Эти программы нисколько не ниже школ земских и министерских; окончившие курс церковных школь держат экзамены на право льготы по воинской повинности не только по тем же программам по которым держат их ученики министерских и земских школ, но и в непременном присутствии представителей от Министерства Народного Просвещения. Статистика показывает, что до 10% общего числа учащихся в церковных школах ежегодно успешно оканчивает курс учения и получает установленные свидетельства. Что особенно важно, и ученики школ грамоты очень часто, наравне с учениками одноклассных школ, выдерживают испытания на льготу по воинской повинности. Мы могли бы привести по епархиям Курской, Саратовской, Самарской, Ставропольской, не мало свидетельств директоров и инспекторов народного просвещения, с похвалой письменно отзывающихся об успехах по учебным предметам, в церковных школах. В Курской епархии в экзаменационных комиссиях в конце года по церковным школам принимал участие и инспектор народных училищ, как непременный член епархиального училищного совета.
Насколько вкоренилось предубеждение против церковной школы, показывает следующий живой и наглядный пример. В 1903 год, совершенно случайно в селении Мцхет был проездом известный сенатор и член Государственного Совета И. ф. Г–ъ, человек, которого уж никак нельзя заподозрить в пристрастии к церковной школе. Имея свободное время, в ожидании лошадей, высокий путешественник из любопытства зашел в местную церковную школу. Ее вел при 80 учащихся инородцев местный псаломщик-учитель. Труд обучения инородцев русскому языку и на русском языке требует большого умения и большого усердия. Петроградский гость был совершенно изумлен, просидев урок в школе, теми успехами, которых достиг учитель. Отблагодарив учителя, он сделал запись о своем впечатлении в книгу для посетителей и заметил: «Я никак не ожидал, что в церковной школе можно достигать таких результатов»(!). Школа была не из выдающихся; таких школь в Грузинской епархии было не мало.
Такова сила предубеждения. Чтобы докончить аргументацию по данному вопросу, приведем требования программ министерской одноклассной школы и церковной. В третьем отделении по русскому языку в министерской школе требуется: «Толковое и выразительное чтение с устной и письменной передачей прочитанного. Повторительная и поверочная диктовка. Составление несложных описаний по данному плану и писем по данным образцам».
В школе церковной программа изложена подробнее, но по содержанию тождественна. Выписываем главное и нужное: «Усовершенствование в чтении с обращением особого внимания на выразительность. Чтение статей описательных, повествовательных, географических, исторических и деловых, с устным изложением прочитанного. Выделение основной мысли и плана статьи («толковое» чтение). Предупредительный и поверочный диктант. Письменный пересказ прочитанной статьи… Составление описаний по вопросам учителя. Составление рассказов по данному плану… Составление писем»…
Спрашивается: какая разница?
Берем арифметику. В школе министерской требуется: «Нумерация и 4 действия над числами любой величины. Действия над составными именованными числами. Простейшие вычисления с дробями. Решение устных и письменных задач».
В школе церковной: «Производство действий над числами любой величины. Составные именованные числа и действия над ними. Квадратные и кубические меры. Упражнения над дробями. Задачи и примеры».
Итак, программы, учебники, образовательный ценз учителей, учебные требования в церковной школе нисколько не ниже, чем в школе земской и министерской. Если церковная школа является «псалтырной» потому, что придает первенствующее значение Закону Божию и религиозному воспитанию, то это – такие «недостатки», которых дай Бог побольше для церковной школы.
Когда говорят о недостатках в учебной части церковных школ, то забывают одно; этот недостаток легко и совершенно устраним, лишь только улучшатся материальные средства школ церковных; поэтому Государственной Думе можно устранить недостатки в учебном строе церковной школы не упразднением ее и не насильственной передачей в другое ведомство, а средством самым простым – отпуском потребных сумм на ее содержание. Можем с уверенностью сказать, что если в этом отношении школа церковная будет выведена из состояния пасынка и падчерицы и приравнена к министерской и земской, т. е. если на каждую церковную школу будет отпущено по 360 рублей в год, причем и оо. законоучители получат справедливое вознаграждение за свои труды, то в самое короткое время церковная школа в учебном отношении если не превзойдет школу других ведомств, то будет нисколько не ниже ее.
Большей частью для иллюстрации дурной постановки учебного дела в церковной школе берут школу грамоты. Приведем, свидетельство о деятельности такой школы в новом крае, среди русских поселенцев, – приведем этот свиток, в котором вписано рыдание, жалость и горе, – и мы увидим, что не осуждать нужно убогую эту школу и ее деятелей, а воздать ей благодарный доземной поклон. Речь об епархии Оренбургской128.
«У нас в епархии школы церковные поставлены и ведутся крайне плохо: жалко и не стоит терять на них земские средства». Вот каким диссонансом раздался в зале одного заседания один голос. «Школы плохи, поэтому не нужно им помогать, не нужно их улучшать!» Аналогичен и потому одинаков по силе был бы эффект, если бы кто среди ясного и тихого дня сказал «смотрите, какая буря: отворяйте двери и окна». Ведь это суждение так же поражает своим противоречием очевидности и страдает внутренним разладом мысли, как и высказанное в заседании заявление.
«Заглянем в наши церковные школы не мимоходом, не с высоты своего положения, не с быстротой ревизора обширного края и многих учреждений. Осмотрим их внешность и внутреннюю обстановку не с видом только внимания. Послушаем в них преподавание и поверим успехи, стараясь не смущать малых сих своим неожиданным появлением, своим незнакомым и внушительным видом и не всегда понятными вопросами. По внешности получится значительное разнообразие, а внутренний строй окажется, в общем, одинаков во всех этих школах. Мы знаем этих школ до пятидесяти. Перед вашим представлением открывается ряд маленьких домиков, иногда без кровли, или с дерновой крышей, отличающихся от обывательских крестьянских жилищ только отсутствием или пустотой двора и сиротливым видом, а иногда ветхостью, с тусклыми окнами, с покривившимися стенами, при отсутствии фундамента. Вывески на этих домиках иногда показывают, что это – школы грамоты, а чаще убогие хаты эти не трубят перед собой о своем назначении; ведь посетители и без того их знают. Входим внутрь часто по животрепещущим ступеням немудрого крыльца. Довольно темно от тусклых окон, заслоненных более половины спинами учащихся, и душно в малом, низеньком помещении от спертого воздуха. За партами самого неизысканного устройства сидят, поневоле плотно сомкнувшись, дети, нередко в отцовских зипунах и материных или сестриных кофтах. Школа полна настолько, парты так неудобны, что писать крайне трудно. Некоторые школьники, – приходилось не раз наблюдать, – стоят вблизи парт, с книжкой или доской в руке, за неимением места. В пространстве в 2–3 шага, где-нибудь в углу под полатями, помещается бедненько одетый учитель и повешена классная доска, ибо передний угол, как более светлый, нужнее для учеников. Бывало, что так называемая «куть» перед печкой, занималась сиротой-хозяйкой дома и подле стесненного сверху и кругом учителя неизбежно проносились во время занятий горшки и прочий домашний скарб. А в степи, в новых поселках и заимках, случалось спускаться в занесенную снегом хату, отведенную для школы грамоты, как в подземную шахту, и при входе зажигать огонь, чтобы увидеть учеников и учителя, приютившихся в полусветлом переднем углу за классной доской, совершенно затемняющей вход. Школьные помещения – здесь в зависимости от малочисленности недавно пришлого и не обжившегося люда и от отсутствия внешних средств к их удобному устройству. В той же зависимости от количества обитателей хаты – и специальные здания. Возникновение их подобно древним обыденным церквам по быстроте постройки и усердию жителей. Они не отличаются изяществом, но удобны и обширны настолько, что является, возможность отгородить в них маленький алтарь для служения прибывшим священником литургии. Таких новых школ возникло в одном новом крае в один год пятнадцать. Еще появились две-три впоследствии, и больше открывать их негде, потому что каждая заимка не менее 10 дворов уже имеет в этом крае свою школу, представляющую нередко и молитвенный дом. На эти школы грамоты, во внимание к их исключительным условиям, отпускается епархиальным училищным советом сравнительно большее пособие, чем на другие школы грамоты епархии. Но на них не поступало, по крайней мере, за первые два года существования, как и на школы церковно-приходские, ни одной копейки из средств управления краем, хотя обильно отпускались на школы министерские. В этих школах грамоты, по особому ходатайству, учитель получал от совета исключительно высший оклад от 60 до 100 руб., в то время как во внимание к подобным же особым условиям, но без внимания к религиозно-просветительной цели школы этого края, министерская школа низшего разряда при 5–6 учащихся инородцах имела возможность платить учителю 25 руб. в месяц, благодаря щедрости местного управления. А в других местах давно заселенного остального края епархии школы грамоты далеко не получают и тех сумм, какие назначаются школам того степного края, и в большинстве 36 рублей, отпускаемые училищным советом, оказываются нередко единственным источником их содержания129. Мы знаем школы грамоты, где учителю было положено от церкви 12 рублей и столько же от совета. Показанная нами картина тесноты, неудобств и убожества, картина, общая для большинства школ грамоты, особенно применима к этим школам, и, однако, в них велось дело обучения грамоте; они не прикрывались. Не правда ли, что картины этих школ неприглядны, особенно по сравнению с благоустроенными на щедрые средства школами? А для лиц, воспитанных в высших сферах, такие нередко встречающиеся картины наших необеспеченных школ грамоты неприятны настолько, что вызывают естественный протест со стороны эстетического чувства и потрясают изнеженные нервы. Колорит этой картины, усиленный сквозь призму субъективную, предрасполагает видеть и внутреннее убожество соответственно внешнему, – и заключение о школе готово. Неуклюжим поклоном учителя-крестьянина дополняется неприятная картина, хотя этот же учитель искренно примет благословение посетителя-священника. Два-три вопроса высокого посетителя (а кто не высок для самой низкой крестьянской среды?) приводят в смущение учителя и учеников: они робеют и немеют, или отвечают невпопад. Дальше быть в этой обстановке элегантному посетителю нельзя; он поверил свои предположения; он удаляется, удрученный убожеством, внешним и, как он убежден, внутренним. Но если посетитель вооружится терпением побыть подольше, посидеть, послушать; если первую робость учителя и учеников он сумеет победить; если он узнает, отчего происходить внешнее, а иногда действительно, и внутреннее убожество, то он избавится от невыгодного мнения о школе грамоты. Он заметит, что и здесь, быть может, не с таким успехом, как в благоустроенной начальной школе, идет то же обучение грамоте; он заметит, что и среди этого убожества непредставительный учитель удовлетворительно ведет дело в скромной программе этой школы: у него удовлетворительно читают по-русски и по-славянски и, часто встречается, поют многое из служб церковных. Такой посетитель узнает, что внешняя неприглядность и убожество – следствие необеспеченности школы, и удивится терпению и самоотверженности учителя, который в большинстве за 3 рубля130 в месяц совершает свой труд, как нетребовательный, скромный работник; посетитель откроет смышленость этих жалких на вид детей; он будет приятно поражен тем, что при неудобстве помещения, при бедности библиотеки, при самом скромном образовательном цензе учителя (а часто и без него), – словом, при всех неблагоприятных к ведению школы условиях, успехи школы все же обнаруживаются и дело ее делается.
«А если бы посетителю представилась возможность при своем путешествии, после частых и продолжительных остановок в дымных зимовках полудиких инородцев, заглянуть и в самую убогую школу грамоты, то, по сравнению, он понял бы ее значение, он не только беспристрастно, но вполне сочувственно отнесся бы к этому рассаднику народности и православной церковности. Если бы случилось ему в праздничный день, прямо с пути неожиданно заглянуть в такие степные школы, он был бы потрясен тем общим стройным пением в ней, и ее питомцев и всей толпы и тем единодушием в молитве, какое сказывается в этом дружном пении молитв, которое раздается в степи, среди полудиких нехристиан. У него не хватило бы духу сказать слово в осуждение этой школы, и тут бы он почувствовал ее великое значение, если он сам – русский, сын православной Церкви. Мы имели счастье видеть эти картины и переживать их чувствами. Мы упомянули о школах степной и дикой местности, как потому, что на них по контрасту с окружающим, рельефнее выступает и для слабых глаз, их великое значение (ведь известно, истинная оценка делается по сравнению, но не с тем, с чем сравнивать нельзя), так и потому, что они значительны по количеству в этой епархии и что лицо, высказавшее строгое суждение, если знает церковные школы епархии, то тем более должно было знать эти именно школы населяемого края. Таковы по убожеству внешнему, таковы по своему доброму направлению и значению в большинстве школы грамоты этой епархии.
«Как это ни странно, школа грамоты той епархии, которую мы имеем в виду, нередко становится в ряд, возвышается до уровня по объему и успехам предметов с начальной школой министерской и выпускает своих питомцев со свидетельствами на льготу 4 разряда по воинской повинности. Присутствие на таких испытаниях специалистов другого учебного ведомства служит достаточной гарантией беспристрастия и не дает права подозревать ее руководителей в чрезмерной снисходительности. Если же такая школа грамоты становится обеспеченной в большем против указанного размера, и получает на свое содержание с местными средствами до 120 рублей от епархиального училищного совета, то она пропорционально возвышается и по успехам, и по объему преподаваемого, она более чем оправдывает затрачиваемые на нее казенный средства, жалеть о которых не приходится; она ежегодно делает успешные выпуски своих питомцев, не стыдясь представить их на испытание в школу церковно-приходскую или министерскую; она по скромности только не ходатайствует для себя официального переименования и вывески церковно-приходской школы. Если бы мы могли указать одну только такую школу грамоты с объемом преподавания и успехом начальной школы, то и единичным случаем нельзя пренебрегать в рассуждении об успехах школы грамоты. Но мы знаем целый ряд таких школь грамоты, в которых успех и объем преподавания поставлен выше, чем от них можно требовать, чем требуется официально от их назначения. Официальные отчеты свидетельствуют ежегодно о выпусках из этих школ. А неофициальное, близкое внимательное наблюдете за преподаванием в них, обнаруживаешь самоотверженные, искреннее, полезные особенно по воспитанию, труды немудрых учителей. Остается благоговеть перед делом Божиим в деле скромной деревенской школы грамоты. Честь этой школе и слава!»
«Школы церковные душат формальностями и бюрократизмом». Но здесь надобно припомнить всю бюрократичность школ министерских, чтобы осуждать церковные. Нужно припомнить, как С. А. Рачинскому, профессору Московского Университета, инспектор народных училищ не позволил преподавать в сельской школе, потому что… Рачинский не имел свидетельства на звание начального учителя: профессору Университета после того пришлось выдерживать испытание на это звание в уездном училище!..
В школе церковной, особенно же в школе грамоты, никогда не могло и не может быть ничего подобного. В ней столько свободы в преподавании, в программах, столько приспособленности к местным условиям, в ней и на самые программы, распоряжениями церковно-школьного начальства установлен такой свободный взгляд (как на примерный), что говорить о бюрократизме школы церковной совсем не приходится. Обвинители этого рода, кроме фразы, никакими фактами своих обвинений не подтверждают.
«Школы церковные совершенно не имеют надзора». Вот обвинение, которое раздается гораздо чаще и которое, как всякому с первого взгляда видно, совершенно противоречит обвинению в бюрократизме. Говорить о безнадзорности церковной школы могут только люди, совершенно не знакомые с делом. Училищные советы и их уездные отделения в епархии вполне соответствуют по числу и по обязанностям таковым же губернским советам и их отделениям. Епархиальных наблюдателей церковных школ столько же, сколько и директоров народных училищ, с той только разницей, что наблюдатель, свободный от канцелярских трудов и переписки по назначению и выдаче жалованья учащим, по отчетности в контрольные палаты и проч., – чем завалены директора народных училищ, – действительно разъезжает по епархии и посещает школы. Уездных наблюдателей церковных школ гораздо больше по числу, чем инспекторов народных училищ. Во многих епархиях уездные наблюдатели – священники бесприходные. Присоедините к числу лиц, надзирающих за школами, епархиального архиерея, благочинных, – их до 5 в каждом уезде, – и, наконец, самое главное, местного приходского священника, как заведующего. Есть ли что-либо подобное в земской и министерской школе, где учитель или учительница, часто 17–20 лет от роду, являются и учащими и заведующими, где девушка 17 лет, вышедшая из IV класса прогимназии, по должности заведывающей является в школе начальницей по отношению к законоучителю, часто почтенному и убеленному сединами старцу, духовному отцу целого прихода, во всяком случае, гораздо высшему ее и по образованию, и по службе, и по опыту?
Судя по статистическим сведениям о школах, например, Ярославской губернии131, подавляющее большинство учащих – люди молодые, в возрасте от 20 до 25 лет. Без прочного и солидного образования, в возрасте, когда человек склонен к увлечениям, к сомнениям, к бурным порывам к свободе, к религиозным отрицаниям и проч., – что положительного может дать народу такая корпорация учителей, оставленная без надзора и предоставленная всецело себе? Что удивительного, что эта среда – самая революционная среда? Учитель земской и министерской школы ничего не видит и впереди в смысла улучшения своей участи. Оттого он озлоблен и при первой возможности совсем оставляет учебную службу. В школе церковной есть для учителя в будущем выход к служению в клире, в сане дьякона и священника, и, чем он усерднее, тем более ему обеспечен этот выход. И в то же время такой выход не удаляет его от школы совершенно.
Где же безнадзорность? Кто знает, как живет земский учитель, что он читает и проповедует народу, каков он по своему нравственному настроению и поведению? Кто его остановит в случае увлечений? Никто. А учитель церковной школы всегда под надзором священника. Весьма возможно, что в этом-то и причина ненависти к церковной школе со стороны тех, которые желают, по выражению Писарева, скорее «поймать таракана» и путем школы вернее и скорее революционировать народные массы и будущих солдат…
Мы разобрали все возражения против церковной школы и видели, что из них нет ни одного такого, которое повелительно требовало бы ее уничтожения. Недостатков в церковной школе, конечно, как и во всяком деле и во всякой школе, очень много, но все они устранимы. И главное средство к их устранению – не суровость суда, не лишение средств содержания, а наоборот, вполне заслуженные церковной школой привет, ласка и забота со стороны государственных учреждений, если они действительно являются государственными, если они будут желать блага народу, умиротворения и просвещения его, если они будут «русскими и по духу», как того желает Государь Император в манифесте 3 июня 1907 года.
